На пути Орды - Страница 3

Он не случайно превращал в прах и пепел каждый восьмой-десятый-пятнадцатый город, встававший на его пути. Конечно: только ужас, бегущий перед ним, заставлял покоряться остальные города и народы. Кто же просто так, добровольно, станет платить дань, смиренно ляжет под его пяту?

Однако хан никогда не позволял себе беспричинного нападения. Он всегда использовал повод. Ждать никогда не приходилось долго. Когда идешь по чужой земле, возглавляя многотысячное войско, предлагая всем по дороге свою дружбу, защиту и покровительство в обмен на десятую долю создаваемых местным населением благ и богатств, повод для войны находится очень быстро.

Вот и сейчас подворачивался очень хороший повод. Повод напомнить этим русичам о том, кто он такой, хан Бату.

Сидящие за каменными стенами Города мудрецы и воители думали, что Орда отдыхает, готовится к штурму их «неприступной твердыни».

На самом деле это предположение было совершенно неверно. Штурм этой твердыни – в глазах хана – являлся просто зрелищем, забавным пустяком, соринкой на пути его орд. Достаточно было одного кивка Великого Хана, чтобы Город пал еще позавчера: внутри, за его каменными стенами, было много деревянных хижин и хором… Вспыхнув от сотен зажигательных стрел, постройки займутся единым, гигантским факелом, заставят обезумевших от борьбы с огнем защитников вырваться из огненной ловушки, спасаясь от невыносимого жара горящего Города.

Да, они вырвутся, обессиленные, обожженные, с обезумевшими от боли и ужаса глазами. К речке! К воде!

В этот момент достаточно и тысячи всадников с одними ногайками, чтобы втоптать разбежавшихся в красную грязь, усеять раздувающимися на солнцепеке сине-бордовыми трупами весь склон, запрудить речку телами, из которых отовсюду торчат желтые кости… И как торчат, – как тын, как частокол, как иглы у ежа. К осени плоть отойдет, – раки, вороны, вода… Кость к осени сильно побелеет…

И вот уже по черной осенней воде медленно движется ковер желтых опавших березовых листьев, медленно пляшут в воздухе над водой белые мухи первого снега. Легкая ледяная мельчайшая крупа садится на отмели из людских и конских скелетов, почти уже не отливающих желтизной, на островки костей и черепов… Отдельные человеческие кости можно было найти и в лесу – далеко, в самой глуши – на хвое ельника, в чащобе, в буреломе: туда их оттащили звери.

– У них очень много построек, – еще вчера доложил Батыю Хубилай, воевода правой руки, старший темник. – Город давно не горел. Они забыли, как горит такой Город…

Взять Город с налета и растоптать несложно. Важно решить: пора или следует подождать? Использовать этот повод или подождать следующего? У него впереди еще много городов…

Сметать города с лица земли Батый не любил и прибегал к этому средству устрашения лишь в самых крайних случаях. Киев, Козельск… Столько добра там пропало! Столько людей и скота! Огонь, ручьи крови, вопли, а затем только невесомо-серый пепел, трупный смрад и невыносимо удушливый запах гари, – и больше ничего.

Какой в этом смысл? Много ли ума, умения надо, чтоб сжечь, уничтожить?

Куда сложнее добиться покорности трудолюбивых миллионных народов, сотен процветающих селений, городов и деревень!

Штурм, резня – удел идиотов.

Да и кто после штурма сможет собрать шесть возов даров, которые только что привез этот юный царевич? Никто! Меха сгорят при штурме, а мелкие ценные вещи разворуют мародеры, штурмовой авангард, звери без мозгов… И ведь сколько их ни казни…

Однажды он приказал наказать каждого десятого в двух туменах; обезглавили две тысячи у всех на глазах, отрубали головы от утренней дойки кобылиц и до вечерней, но… Но мародеры в Орде по-прежнему не желают делиться мелкими ценностями с ханом, предпочитая лично богатеть!

Нет, лучше сначала выгрести все самому!

Богатые дары, привозимые послами, достаются только ему, хану.

Часто царьки присовокупляют к дарам в качестве залога сына или младшего брата, в знак доверия к нему, Батыю…

Этого-то события – посольства, возглавляемого юным князем, – и ждал старый, опытный хан Бату.

Послы в подобных случаях приходили всегда. Вот они пришли и в данный момент.

Шесть возов. Он, умудренный жизнью хан Бату, отобрал теперь здесь, в этом Городе, свое – самое лучшее. Теперь, когда основное сделано и главная цель любого набега, личная нажива, достигнута и находится под охраной в десяти шагах от его шатра, теперь, вот теперь, и только теперь можно решить: жить Городу или рухнуть в прах.

Не следует также и забывать, что именно в этом Городе его посланцы, – послы хана Батыя – были неслыханно опозорены по приказу вот этого, стоящего сейчас перед ним на коленях юнца.

Позор послов видел весь Город, тысячи человек.

Унижения юнца не видит никто. Никто из тех, кто хохотал, когда его посланцев возили на свиных корытах.

Так что Город должен быть тоже поставлен на колени. А может быть, и обезглавлен, сожжен, растоптан. Ужас побежит тогда дальше, вперед, с новой силой.

Впрочем, решение этого вопроса также следует предоставить Небесам.

Батый сделал жест, повелевая юному князю подняться, встать на ноги, и что-то сказал, кинув быстрый взгляд в сумрачную часть шатра, туда, где сидели его жены… Его взгляд на секунду приковала к себе Сабира, старшая жена хана, выделявшаяся среди остальных возрастом – ей было далеко за тридцать, – а также прямым умным взглядом. Пятнадцать лет назад Батый женился на ней, дочери императора Южной Монголии. Она была неизбежной, неминуемой ступенью Батыя к вершинам власти: не обойти, не объехать. Обращаясь скорее к ней, чем к молодому русскому князю, хан Бату что-то быстро и резко сказал на понятном не всем присутствующим наречии Северного Тибета. Это означало, что реплика хана предназначена не для всех ушей. По лицу Сабиры пробежала тень, но она тут же овладела собой.